Ванзаров глянул на тело, возлежащее на диване, размышляя, как бы отделаться от него так, чтобы не мучиться совестью. Под лёд, что ли, спустить?

– Ах, Пухля, – изрёк страдалец в чужом халате.

– Не называй меня так, – в бессчётный раз потребовал Ванзаров. Студенческую кличку поминал только драгоценный друг. Никто из старых приятелей не рискнул бы обращаться к чиновнику сыска подобным образом.

– Хорошо, Пухля, – последовал новый вздох. – Знаешь, о чём я мечтаю?

– Найти место с жалованьем и заслужить прощение жены.

– Nolens volens  [22] , конечно. Я бы хотел попасть на каток…

– Выбирай из пяти постоянных и пяти новых, – ответил Ванзаров.

В этом сезоне в столице открыли катки на Лиговских прудах, на прудах сада «Вена», на Обводном канале против Казачьего плаца, на Фонтанке у Симеоновского и Измайловского мостов. Кататься на коньках по замёрзшим каналам, рекам или Неве по своему усмотрению никому бы в голову не пришло: речная полиция с нарушителями не церемонилась. И штрафы приличные.

– Только коньки не забудь надеть.

– При чём тут коньки, – мечтательно произнёс Тухля. – Хотя, знаешь, я основательно изучил этот вопрос. Вот, например, пара простых коньков ещё недавно стоила 5–6 рублей, а сейчас отдают за полтора рубля. А коньки, приделанные к сапогам, раньше стоили 14–15 рублей, а нынче уже десять. Хотя, как уверяют, лучше надёжных «Галифаксов» ничего быть не может.

– Денег нет, – ответил Ванзаров безжалостно.

– Да это и неважно, – продолжил Тухля, сменив лежачую позу на сидячую. – Мне нужно попасть на каток Юсупова сада.

– Невозможно, – последовал бессердечный ответ.

– Ну почему, Пухля?

– Причина известна.

Конечно, попасть на каток Общества любителей бега на коньках – большая проблема. Билет на сезон стоил дороговато, но подъёмно: 8 рублей 10 копеек для мужчин и 7 рублей 10 копеек для дам, за детей платили по 6 рублей 10 копеек. Загвоздка в другом: оплатить билет позволялось только по рекомендации члена общества. То есть надо быть лично знакомым, иметь репутацию и состояние. Чего у Тухли не имелось. Как и у Ванзарова.

– Может быть, ты… – начал коварный друг.

– Даже не думай, – отрезал Ванзаров, прекрасно зная, куда ведут уговоры.

– Но почему? Ты служишь в полиции и мог бы как-нибудь… – Тухля изобразил ладошкой вихлястое движение лосося на нересте. Довольно упитанного лосося.

– Что бы я мог? Прийти с обыском на каток? Арестовать кого-то из конькобежцев? Вызвать на допрос председателя общества?

– Nil mortalibus ardui est  [23] , – ответил Тухля.

– Вот и возьмись.

– Ах, Пухля. – Печальный друг восстал с дивана и, шлёпая ванзаровскими тапочками, прошествовал к окну.

Императору Наполеону открывались поля Бородино или Ватерлоо, а перед Тухлей белел Юсупов сад. Окна квартиры Ванзарова выходили как раз на каток. Из тёплого дома можно наблюдать за катанием, иллюминацией, и даже звуки оркестра порой долетали.

– Мне надо туда, – сказал Тухля, прожигая взглядом морозный рисунок на стекле.

– Умеешь кататься?

– При чём эти пустяки… Тут вопрос жизни и смерти.

Чего следовало ожидать. Вопрос «жизни и смерти» возникал регулярно: вдобавок к прочим достоинствам Тухля имел слабость влюбляться. Платонически, в прекрасный образ. Зато постоянно и в любую милую барышню. С чем жена Юлия так и не смогла смириться.

– Ты женатый человек, – напомнил бессердечный друг.

Тухля оглянулся, бросив взгляд, полный печали:

– Сердцу не прикажешь… Она невероятная, удивительная, прекрасная.

Все барышни, которым повезло попасться на глаза Тухли, были именно такими. Ванзаров спросил, кто она. Тухля сознался: не знает. Стоя у решётки сада и наблюдая за праздничной ёлкой и чужим счастьем, он заметил девушку, которая каталась в одиночестве. Сердце его было сражено наповал. Горе заключалось в том, что с 6 января не видел её на катке. Сколько ни торчал у садовой решётки.

– Вчера заметил её снова… Мельком, случайно. Даже не вполне уверен, что это она… Издалека разглядел белую шубку… Мне надо увидеть её опять любой ценой, – закончил он признание разбитого сердца.

На катке Тухля имел шанс добавить к разбитому сердцу разбитые лоб, колени, локти и вообще всё, что можно разбить. Призывы к разуму бесполезны: разум Тухли не подавал признаков жизни.

Ванзаров подошёл к окну. Зимний сад был красив строгой белизной и пустотой. Каток открывался в десять утра.

– Посмотри, Пухля, на льду кто-то изобразил вензель. – Тухля упёрся лбом в стекло. – Какое искусство писать коньками… Я бы написал её имя… Если бы знал его… Не могу разобрать написанное, вроде «Ж» или «Щ»?

– На льду совмещено «М» с «I» десятичным  [24] , – ответил Ванзаров.

Маэстро коньков, который расписался на льду, не рассчитывал на его окно: с такого угла вензель читался с трудом.

– Редкое имя начинается с «I» десятичного. Кроме Iегова – не припомню.

– Сколько угодно: Iоанн, Iаков, Iона.

– И ни одного женского. Разве Iоланта… Вдруг её так зовут? Что же делать? Как попасть на каток? – заныл Тухля.

Треснуть бы его по затылку. От этого мозги Тухли в порядок не придут. Ванзаров вспомнил: надо идти в лавку. Друг не оставлял запасам еды ни единого шанса.

Тренькнул дверной колокольчик. Ранний гость – нежданный гость.

Ванзаров пошёл открывать. В клубах морозного пара козырнул городовой 3-го участка Казанской части Барашкин, хорошо знакомый. Пожелав здравия, городовой доложил, что Ванзарова срочно требует начальник сыска. Сыск находился в полицейском доме Казанской части на третьем этаже, участок – на первом. Городовых частенько использовали курьерами.

– Шереметьевский у себя? – спросил Ванзаров.

– Так точно. Присутствует лично.

Новость удивительная: чтобы господин статский советник в воскресный день пожаловал на службу? Да не бывало такого в истории сыскной полиции.

– Что случилось?

– Не могу знать.

– Происшествие по участку или в городе?

– Вроде бы нет… Приказано поторопить и сопроводить вас, господин Ванзаров.

Что может быть лучше, чем отправиться на службу в выходной день? Не с чем сравнить такое счастье. Пожалуй, только помахать Тухле, когда он съедет с квартиры.

13

Гостиница Василия Андреева на Большой Садовой улице относилась ко 2-му разряду. То есть служила пристанищем для гостей не слишком взыскательных, которым важнее сэкономить, чем получить столичный шик. Номера были простые, но чистые, можно заказать в номер самовар с закусками или обед с кухни. За проживание дольше месяца давали такую скидку, что выгоднее оставаться в номере, чем снимать квартиру в доходном доме.

За место горничной Таня держалась. Как не держаться, когда мечта исполнилась. Служить в гостинице лучше, чем прислугой в семье. Усвоила на горьком опыте. Скажем, сговорится на жалованье 12 рублей в месяц, честно трудится, жалованье не платят под любым предлогом. Она просит расчёт, а ей выдают рубль: дескать, скажи спасибо и на этом, ещё должна. Там украла, тут сдачу не отдала, и вообще не за что платить. А Таня за себя трудилась, за кухарку и уборку делала. Такая неблагодарность.

С одного места уйдёшь – другое сыщешь не сразу без рекомендательных писем. Надо давать объявление в газету: «Одной прислуги желаю получить место». Их там множество на странице пропечатано. За это ещё рубль отдай. Наконец пригласят, приходишь в новый дом, а там опять упрёки и обман. На Рождество подарков не дождёшься. Недаром в столице множество прислуги после зимних праздников меняет место. Долго не служат: месяца три, от силы – пять. Тяжко и голодно быть прислугой. А в гостинице хорошо: жалованье платят аккуратно, да ещё постояльцы на чай подкинут.

Послушно став на четыре дня больной, Таня пришла к владельцу просить прощения. Хозяин простил, взял немного, Тане не жалко. С неё не убудет. Чего жалеть, дело привычное.